В автобиографии Гагарин уверял, что “писалось легко, а фразы одна за другой ложились на бумагу бортового журнала” [28].

На самом деле, “Гагарин привез на Землю почти пустой бортовой журнал” [87]; единственное, что ему удалось накарябать – на плавающем планшете, в гермоперчатках, – это “9 часов 42 минуты. Взлетели. Самочувствие хорошее. Слышу «Амурские волны». Связи с Землей нет” [83]. Всякие прочие пространные репортажи, приведенные Юрием Нагибиным и другими сочинителями, были заимствованы из отчетов, написанных Гагариным постфактум.

Виноват оказался карандаш, точнее крепление: “Ушко было привернуто к карандашу шурупчиком, но его, видимо, надо было или на клей поставить, или потуже завернуть. Этот шуруп вывернулся, и карандаш улетел” [24].

Фиксация деталей полета осложнялась еще и тем, что телевизионное изображение оказалось неудовлетворительным (“за телевизионные передачи Гагарина мы все немного краснели”, как признался Борис Черток [21]), да еще прервалась аудиозапись. Гагарин заметил, что “в магнитофоне кончилась вся лента”, и вручную стал перематывать, чтобы записывать только собственно доклады, без пауз, но что-то у него не получалось, да и шум приборов в кабине мешал [24]; поэтому “послушать полет Гагарина” целиком невозможно.

Несмотря на все эти технические оплошности, которые позже будут истолкованы конспирологами как доказательства “лживости русских”, ЦРУ и АНБ с помощью электронной разведстанции на Аляске перехватывали телевизионные и радиотрансляции с “Востока” – и “подтвердили, что на борту находится человек, а не манекен” [46].

Сразу после 12 апреля появилось много толкователей – что на самом деле означал этот полет – и кто такой, в связи с этим, сам Гагарин; варианты предлагались разные, вплоть до “первая встреча звездного неба с нравственным законом” – а Гагарин, соответственно, “живое воплощение нравственного закона. Такое, как Будда или Иисус. Никак и ничуть не меньше” [96].

Все это, конечно, не более чем набор слов; однако ж странно, – и, пожалуй, промыслительно – что именно советский и русский человек первым оказался в космосе.

Рациональное объяснение этому предложил [2] великий конструктор Б.Черток. Советская пилотируемая космонавтика обязана своим успехом трем счастливым “ошибкам”. Во-первых, немцы в конце войны слишком много внимания уделяли производству ракет “Фау-2” – в ущерб “обычному” вооружению; и, стратегически проиграв союзникам, невольно снабдили их несколькими хорошими идеями. Во-вторых, американцы недооценили перспективы ракетостроения – понадеявшись на превосходство своей дальней авиации; имея в распоряжении Вернера фон Брауна, они могли бы добиться приоритета в космосе – если бы вовремя сообразили то, что понял Хрущев. Наконец, в-третьих, советские ядерщики в конце 1940-х неправильно рассчитали вес атомной боеголовки с зарядом, Королеву пришлось построить для них более мощную, чем нужно было на самом деле, межконтинентальную ракету – и поэтому в какой-то момент на нее оказалось возможным водрузить корабль с экипированным космонавтом.

На самом деле, кроме ошибок и везения 1940—1950-х, есть определенная историческая инерция.

Кибальчич разработал проект летательного аппарата на реактивной тяге, Циолковский придумал строить ступенчатые ракеты и объяснил смысл этих дорогостоящих мероприятий, Королев начал строить ракеты за тридцать лет до 12 апреля и, когда этот день наступил, смог взять на себя ответственность за риск; да, на месте Гагарина мог быть много кто, но он – их продукт, их творчество, их потомство.

Что это значит? Что, по-видимому, космос русского/советского человека – космос в широком смысле, космос как мир идей и явлений – все-таки как-то соответствовал Космосу тому, большому.

* * *

Полет проходил “нормально”, корабль медленно – в штатном режиме – вращался вокруг своей оси; Гагарин сфокусировался на иллюминаторе.

Что он, собственно, там видел?

Видел небо – совершенно черное, как на лакированном палехском подносе. Видел звезды: “очень хорошо: они яркие, четкие” [106]; “очень красивое зрелище. Продолжается полет в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звезды. Она так проходит слева направо по иллюминатору. Ушла звездочка. Уходит, уходит” [24]. Видел Солнце – и отметил, что оно “в космосе светит в несколько десятков раз ярче, чем у нас на Земле” [106].

Не увидел Луну, не попалась.

Хорошо, а Землю?

Да: “Какая же она красивая!”

Впоследствии у Гагарина появилась манера фамильярно называть ее “шариком” (“облетел вокруг шарика”); но не так чтоб размером с апельсин или даже глобус; ведь Земля и с Луны-то кажется огромной – а оттуда до Земли 380 тысяч километров. С трехсот километров (“аж” с трехсот – или все-таки можно презрительно махнуть рукой: “всего с трехсот”?) Гагарин увидел ее как широкоформатную плоскую громадину – хотя и заметно, что по бокам закругляющуюся. Этот горизонт, искривляющийся дугой, оказался “самым красивым зрелищем: окрашенная всеми цветами радуги полоса, разделяющая Землю в свете солнечных лучей от черного неба”.

На встречах с поклонниками Гагарин цитировал Лермонтова про “В небесах торжественно и чудно спит Земля в сиянье голубом…”; с восхищением [90].

“Как житель Южной Америки, хочу вас спросить: красив ли наш континент с высоты космического полета?

Ответ: Очень красив” [84].

“– Юрий Алексеевич, скажите, из космоса видно, что Земля имеет круглую форму?.. Или она вроде как блин? <…>

– Могу заверить, что Земля наша круглая, – засмеялся Гагарин. – Сам видел, собственными глазами” [63].

Вопросы военного ведомства, на которые Гагарин обязан был ответить, касались не столько эмоций и эстетики, сколько нюансов восприятия, имеющих “оборонный” аспект.

“Вопрос: Как вы прикидываете, какие минимальные размеры предметов вы надежно можете различить своим глазом без прибора, без фотографий – смотришь и видишь: вот дорога идет, видно ее, а тропинку не видно, идет поезд, видно, а автомобиль, например, не видно?

Ответ: Ну, поездов я не видел, автомобилей тоже. Но вот реки и притоки рек видно. Обычные пашни, они видны как квадраты, вспаханные или невспаханные. Это видно было с высоты, когда работала третья ступень и конец третьей ступени.

Вопрос: Вот вы летите над городом, можно нарисовать схему улиц?

Ответ: Над городами я не пролетал, и таких, наверное, городов не было. Мне кажется, что предметы размером метров в сто можно наблюдать. Вот острова, потом притоки этих рек больших, они, по-моему, не такие большие эти притоки, a их видно хорошо” [24].

Хорошо – а будь у него в руках фотоаппарат, что можно было бы сфотографировать? Гагарин объяснил, что на цветную пленку можно запечатлеть “голубой ореол вокруг Земли” и оранжевый свет, появляющийся при выходе из тени; “на Земле таких цветов не удавалось наблюдать” [24]. А еще как и какие видны цвета? Лес – зеленый, водная поверхность – серая.

Часы тикали, и на 40-й минуте наступил один из опаснейших моментов космического путешествия. Гибель при прописанной Гагарину по протоколу контрольной попытке произвести прием пищи кажется комичной в силу нелепости, однако в ней не было ничего невероятного. Никто не знал, сработают ли глотательные рефлексы, будет ли пища проходить по пищеводу и т. д. Да просто мог поперхнуться – мало ли, с непривычки, в невесомости; а если бы Гагарина стошнило внутри гермошлема? Это тоже может показаться абсурдом – что значит “стошнило”, с какой стати? Однако в невесомости